Воспитательные влияния

Шелгунов Н. В. Воспитательное влияние // Антология педагогической мысли России второй половины XIX — начала XX в. / Сост. П.А.Лебедев. — М., 1990. — С. 204-213. (с. 253-259)

В повседневной практике воспитания все спутано. <...> Поэто­му мы, воспитатели, раскидываемся в мелочах, частностях и про­тиворечиях и не только не умеем подкрепить ни одного своего воспитательного правила психологическим доказательством — мы поступаем хуже: сбиваем с толку детей и портим все детское нрав­ственное мировоззрение. <...>

Дети, может быть, не меньше нас, взрослых, ищут одного ру­ководящего начала и ариадниной нити, (² Ариадна — в греческой мифологии дочь критского царя Миноса. Помогла афин­скому герою Тесею, убившему Минотавра, выйти из лабиринта, снабдив его клуб­ком ниток, конец которых был закреплен при входе («нить Ариадны»). (Примеч. Авт)) которая бы выводила их из лабиринта их детских недоразумений. Каждый, даже не особен­но пытливый ребенок ищет такого основания, чтобы подвести под него свое поведение. Причина, по которой ребенок поступает таким образом, очень проста: ребенок чаще, чем мы с вами, убеж­дается в существовании неизбежного закона причин и послед­ствий. <...> Детское сознание положительно бессильно справить­ся с массой подавляющего его материала. Как должен вести себя ребенок, как ему согласовать требования своего «я» с требовани­ями чужого «я»? Он встречает запрещения и замечания на каждом шагу, но почему? Есть вещи ясные и очевидные, как «ум», но еще больше неясного. <...>

Ребенок по чувствам и понятиям гораздо ближе к дикарю, чем к цивилизованному человеку. Задача воспитания именно в том и заключается, чтобы создать в ребенке безошибочное сознание, дать ему такие факты, из которых он мог бы вывести руководя­щий принцип для своего поведения, и по возможности предохра­нить его от раскаяния как в настоящем, так и в будущем. <...>

Каждая семья думает, что она «семья», и каждая мать вообра­жает, что она «мать». Каждый человек верит в безошибочность своих заключений, и вы не найдете ни одного, который бы согла­сился, что его убеждения ошибочны: мир состоит из не ошибаю­щихся людей, не ошибающихся матерей и отцов. <...> (с. 253) Семья и мать должны воспитывать людей, но они их не воспитывают, и причина этого проста. Семья есть микрокосм того общества, ко­торое ее создало, и потому между обществом и семьей существует самая тесная солидарность. Каждая семья настолько дурна или хоро­ша, насколько дурно или хорошо создавшее ее общество. Создан­ная сама обществом, она в свою очередь воспитывает для него членов, и в этом заколдованном круге вращается воспитание.

Вопрос о том, лучше ли совершается воспитание человека в семье или вне ее, вовсе еще не разрешен. Моралисты свои идеаль­ные требования прилагают к идеальной семье, но укажите такую в действительности! <...> Мы думаем, что для воспитания чувств и для сформирования целого, закаленного, упругого характера школа представляет гораздо больше материала, чем невежествен­ная семья.

В защиту семьи мы могли бы сказать, что под руководством настоящей матери она могла бы влиять на формирование добрых и великодушных чувств. Семья чужда черствой одноформенности, казарменного быта воспитательных заведений и не знает фабрич­ной дисциплины школы. В семье ребенок имеет возможность со­хранить наибольшую свободу чувств и действий; он живет среди самых разнообразных впечатлений как внутренней, домашней жизни, так и тех, которые являются извне вследствие сообщения с внешним миром. <...> Мы не можем выделить семью из окружа­ющей ее жизни. Элементы внешнего мира, с которыми она вхо­дит в общение, должны в ней отражаться и иметь в ней свои корни; семья чиновничья, купеческая, дворянская, мещанская, крестьянская — живет каждая в кругу своих интересов и в своем мире. Все отношения, все разговоры, все нравственные принци­пы внешней жизни входят неизбежно в основу жизни семьи, и практика внутренних отношений несет на себе неизбежно клеймо отношений внешних. <...>

Воспитание народов в противоположных крайностях возмож­но только через семью, ибо лишь путем семьи можно вносить новое начало в воспитание новых поколений. Таким образом, семья, являясь, с одной стороны, сильнейшим орудием прогрес­са, с другой — может служить сильнейшим орудием регресса. Во­прос, следовательно, не в семье, а в нравственном и умственном содержании, в тех началах, какие она дает детям. Прогрессивные исключения, гении и великие люди, считаются единицами; а так как массу составляет собирательная посредственность, то и семья в общем ее значении является воспитательницей этой посредствен­ности.

В царящей повсюду практике семья есть воспитательное ору­дие тех внешних сил, которые давят на нее своими принципами. (с. 254) Семья, действительно, воспитывает чувства, как школа воспиты­вает средства ума; но над той и другой стоит высший руководитель, и этот руководитель есть существующий общественный по­рядок, обусловленный учреждениями, законами и всем граждан­ским строем страны. Семья сама по себе бессильна вырваться из подавляющего ее влияния. Она не может быть самостоятельно дей­ствующей силой... не обнаруживая никакого влияния на общий ход внешней управляющей ею силы. <...>

Воспитание начинается с колыбели, но ведь и порча тоже на­чинается с колыбели. Нынче всякая мать повторяет, что воспита­ние начинается с первого дня рождения ребенка, но это не боль­ше как красивые слова, не возведенные в сознание и далеко еще не вошедшие в обыденную практику воспитания. Корень воспита­тельной порчи заключается именно в том чадолюбии, границ ко­торого не умеет найти ни одна мать. Мы знаем, что границы его найти нелегко. <...> Все их [матерей. — Л. М.\ тенденции направле­ны в сторону... изнежения, баловства и аристократизма, создаю­щего барчат и барышень. Значит ли это воспитывать характер и готовить человека для тех суровых толчков жизни, от которых спа­сает только редкое счастливое исключение? Не о развитии грубых чувств говорим мы; ...но мы говорим о том «женском» влиянии, которое воспитывает человеческую душу вне всякой силы выно­сить противодействие, в непривычке встречать его и в неумении бороться с препятствиями, ибо их от детской души всегда отстра­няли. Материнское потворство только изменило форму, но не исчезло и незаметно, шаг за шагом, вносит в детскую душу пор­чу, расслабляя ее, расслабляя и тело. Из детей с самыми благо­приятными душевными основами вырастают люди, не знающие меры своих сил, и ничто не благоприятствует этому неверному воспитанию так, как невежество матерей. <...>

Чтобы правильно смотреть на дело воспитания и на свои отно­шения к детям, нужно, прежде всего, не любить их страстно. Страстность заставляет чадолюбивых матерей подтасовывать фак­ты и убивает в них всякое чувство правдивости. Мы знали не глу­пых, но страстных матерей, которые переносили на детей те чув­ства, которые питали к их отцам. Ребенок от первого мужа — лю­бимый сын; ребенок от второго, нелюбимого — нелюбимый. Как психологические процессы, чувства эти понятны и причины их ясны, но воспитание от этого ничего не выигрывает.

Усиленная односторонняя любовь, сконцентрировавшая все свои приятные воспоминания на первом ребенке и перенесенная на него, является именно тем элементом порчи, о котором мы говорим. Отчего же первенцы и единственные дети, а иногда и дети последние выходят большей частью неправильно воспитан­ными? Только потому, что любимый ребенок — кумир матери и ее любовь направлена именно на то, чтобы отстранить от ребенка все, что мешает его детскому благополучию. Мало того что ребе­нок не знает отказов, но его окружает еще целая сеть безгласных поощрений, постоянно ему льстящих. (с. 255) В каждом взгляде матери ребенок читает одобрение, на каждом шагу он чувствует, что он первый, единственный человек — центр семьи, около которого все вращается и которому все служит. И незаметно, шаг за шагом, ребенок растет в исключительном чувстве первенства, вне пре­пятствий, противоречий и помех и вырастает несчастным «пер­вым» человеком, с дряблым характером, с отсутствием всякой сдерживающей дисциплины, неспособным на борьбу с жизнью. Если «первый» человек, наконец, найдет свое место между людь­ми, то путем многих страданий.

Испытайте борьбу с детьми, испорченными матерями, и толь­ко тогда вы узнаете, что значит первое влияние. Ребенка, вырос­шего до 10 или 12 лет под портящим влиянием матери, вы уже не исправите никакой личной борьбой. <...>

Что же значит время? — Пример товарищей и пора возмужало­сти. Пора возмужалости, раскрывая сердце юноши для любви, расплавляет ту твердую кору души, в которую заключало ее свое­корыстное домашнее воспитание. До сих пор юноша жил в мире, точно Робинзон на необитаемом острове, не подозревая, что есть другие люди, и привыкши видеть только одного себя. Полюбив, он внезапно подле своего «я» увидел другое «я», о существовании которого не подозревал; любовь пробила в его сердце брешь — брешь, в которую теперь и проникнут первые чувства к другим людям и любовь к человечеству. Вот почему пора первой любви — такая важная воспитательная пора в жизни юноши.

Но рядом с чувством идет и мысль. Жившая до сих пор изоли­рованно, она теперь в фактах и явлениях внешней жизни встреча­ет новый, невиданный материал, какой ей никогда не представ­лялся под воспитательным влиянием матери и семьи. В пору юно­шеских увлечений общество мыслящих товарищей производит полный перелом в мировоззрении; это момент той новой работы, когда душа юноши, выкидывая за борт все ненужное и лишнее, выплетает новую сеть гуманных представлений, какую бы она ни­когда не сплела в своей первой обстановке.

Влияние товарищей подчиняется, конечно, тоже общему ходу внешней жизни и не во все эпохи бывает одинаково. Внешний общественный режим может иногда более благоприятствовать во­сторженному настроению молодежи, а может его и сдерживать. Но мы говорим не об этом. Мы хотим сказать, что только обще­ство товарищей может освободить юношу от ошибок эгоистично­го мировоззрения и помочь ему в новом направлении. Уже одна разница лет мешает детям найти подобное духовное со своими родителями. Для общения требуется одинаковая свежесть сил, оди­наковый размер непонимания, одинаковый размер стремлений и, наконец, известное многолюдство, т.е. полная мера солидарно­сти во всем, которую юноша найдет только между однолетками. (с.256) Вот почему семья никогда не может заменить товарищей, и вот почему родители, устраняющие своих детей от знакомства с това­рищами, делают весьма важную воспитательную ошибку. <...>

Книги — вот тот главный источник, из которого молодежь чер­пает содержание для своих новых ассоциаций, представлений, которыми она проверяет окружающую ее жизнь. Поэтому обы­денная воспитательная практика совершенно права, видя в кни­гах первое основание для развития ума и чувства. Книги, действи­тельно, то наследие веков, в котором выразилась память челове­чества. Ни в одностороннем, ограниченном направлении семьи, ни в обществе пытливых и стремящихся к развитию товарищей вы не найдете того, что дадут вам великие писатели. Только книги могут разрешить сомнения пытливого молодого ума, и только они дадут ответы на вопросы, которые мучат молодой бессильный ум. Но обиходная практика жестоко ошибается, если всякому чте­нию она придает воспитательное значение. И, к сожалению, мы на каждом шагу встречаем подобную ошибку. Только счастливо одаренным личностям не мешает беспорядочное чтение, потому что их пытливая и впечатлительная душа в каждой книге может найти то, чего ищет. Но не думайте, что подобный ребенок или юноша читает всякую книгу. Беспорядочность его чтения заключа­ется только в том, что он читает без системы. Но все, что он читает, воспринимается сильно и оставляет в его душе глубокие следы. Счастливо одаренный, пытливый ум только трудится боль­ше, но усвоенный без порядка материал он все-таки приводит в порядок и выплетает из него полную, законченную сеть. Такие счастливые личности не правила, а исключения. Большинству их работа не под силу и потому производит в них сумбур понятий и залагает обрывки многообразных незаконченных представлений, которых слабый ум никогда не свяжет в одно общее единство. Ро­дители, желая приучить своих детей к чтению, дают им обыкно­венно занимательные книжки. <...> Детская память усваивает, дей­ствительно, множество фактов, из которых воображение состав­ляет потом целые вереницы пленительных картин. Но какую пользу приносит такое чтение? Оно только обременяет память ненужны­ми фактами и отрывает детский ум от живого, действительного, отвлекая его в сторону эффектного и мечтательного.

Выбор чтения — одно из самых важных воспитательных влия­ний, и, конечно, в соответственном выборе книг заключается самая трудная задача воспитателей или родителей. Мы знаем де­тей, которые прочитали целые вороха книг, но лучше бы они ничего не читали. И чем дальше, тем выбор соответственного чте­ния становится труднее. В самом деле, что читать и в каком поряд­ке при той массе книг, которыми завалены книжные лавки, и при той издательской спекуляции, которая эксплуатирует потреб­ность чтения? Вместо идей теперешние книги дают только чтения и ставят лишь в затруднение родителей при их выборе. (с.257) Что давать детям, что выбрать в книжном магазине, предлагающем вам ты­сячи разнообразных детских изданий? Никакой самый пытливый ум не в состоянии одолеть всей этой массы печатной бумаги, а если он ее одолеет, то что же он из нее извлечет? Читающие дети находятся в... лабиринте, из которого они не могут сами выйти и из которого их не в состоянии вывести и их беспомощные родите­ли. При таком порядке вместо пользы чтение приносит вред. Наши дети стараются превращать чтение в приятное препровождение времени, заполняющее их праздный досуг, а не в работу мысли, собирающую полезный материал для полезного вывода. Ребенок читает только для того, чтобы читать, а не для того, чтобы узнать. Дети, конечно, в этом не виноваты. <...> Ни педагоги, ни воспи­татели, ни издатели, ни авторы не думают о том, чтобы создать для детей здоровое, полезное, реальное чтение.

В самом раннем детстве должны быть уже заложены геройские чувства, настраивающие душу на подвиги любви и благородства. И разве история представляет мало примеров героев? Отчего же не знакомят детей с ними? Дитя по преимуществу практик и ре­алист, для него все действительность. Поэтому на детскую впечат­лительную душу вредно действуют вымышленные лица. Мы зна­ем, что детей не пленишь гражданским величием таких людей, как Вашингтон. Ребенку нужен шум, движение, блеск. Чем боль­ше герой шумит, тем он пленительнее для ребенка. Давайте ему Александра Македонского, Юлия Цезаря, Горация, Муция Сцеволу; давайте ему героев древности и не бойтесь, что герои быва­ли иногда бичами человечества. Ребенку нужна ширь чувства, ему нужны те движения души, которые бы открывали его внимание в сторону общечеловеческого, шевелили его душу крупными инте­ресами и спасали бы его от той мелочности чувств и мыслей, которыми так изобильна окружающая его кухонная, домашняя жизнь. Не бойтесь, что бич человечества сделает и из него бича. Последующее сознание сумеет справиться с этим материалом и переработает его в правильный социальный вывод. Но зато вы открыли душу в сторону широких ощущений и заложили в ней потребность сильно двигающих чувств. А это все, что нужно.

И молодежь относительно книг находится в таком же безвы­ходном положении, как дети. Не то чтобы ей не было что читать, но она затруднена выбором и в окружающем ее диссонансе смут­ных понятий и противоречий положительно не может найти вы­хода к своей правде. Но как велика потребность, пытливость мо­лодой формирующейся души овладеть единством мировоззрения, видно из той жадности, с какой молодежь повсюду накидывает­ся на чтение и с какой она хочет, чтобы ее научили, что читать. И действительно, вопрос о чтении — самый важный вопрос. (с. 258) Мас­са так называемых серьезных книг и русская периодическая печать так же его не разрешают, как не разрешает его детская лите­ратура. <...>

Обыденная практика дает большое воспитательное значение труду. Она верно подметила, что привычка к занятиям есть необ­ходимое условие благосостояния как женщины, так и мужчины. Но что такое труд как воспитательный элемент? Душа требует деятельности, и, конечно, не всякий труд может дать ей пищу. Оттого-то мы и видим столько мелочного и бесполезного труда, столько мелочной суетливости, которые не делают людей счаст­ливее, потому что дают душе не настоящее дело, а суррогаты. <...>

Человеку нужен не труд, а нужна деятельность. <...> В одном только можно согласиться с обыденным общественным мнени­ем, когда оно утверждает, что величайшая школа для формирова­ния характера есть школа затруднений и практика жизни. Но и тут нужно условиться в словах. Действительно, жизнь есть лучшая школа воспитания, но едва ли вы будете утверждать, что школа киргизской степи и школа американской жизни одинаковы. Ха­рактер формируется борьбой, и человек создается препятствиями, но не все препятствия создают силу. Труд без деятельности пара­лизует развитие души, а не помогает ее росту; он убивает харак­тер, а не создает его.

Ошибки общественного мнения и обыденной воспитательной практики заключаются именно в том, что словам, которые они употребляют, они не придают настоящего психологического смыс­ла. Для обыденных воспитателей точно не существует никакой души, и они серьезно воображают, что ее можно лепить во вся­кие формы. Оттого общественное мнение играет словами и поня­тиями нравственного порядка и для каждого слова бережет два противоположных смысла. Но человеческая душа, действуя по сво­им законам, признает за каждым словом только один смысл. Вот почему, несмотря на все усилия обыденной практики, люди по­лучаются совсем иными, дети расходятся с отцами, и последу­ющим поколениям приходится исправлять ошибки предыдущих. Жизнь, действительно, величайший воспитатель человека, но ее воспитание бывает иногда отрицательным. (с. 259)

¹