Детство как социокультурный феномен

Исторически понятие детства связывается не с биологическим состоянием незрелости, а с определенным социальным статусом детей в различные исторические эпохи, кругом прав и обязанностей ребенка, доступных для него видов деятельности. Исследовать историю детства достаточно трудно, так как в этой области невозможно проводить наблюдения, а памятники культуры, имеющие отношение к детям, крайне бедны. Уникальный интерес представляют работы французского демографа и исто­рика Ф. Ариеса, который пытался воссоздать историю детства на материале произведений изобразительного искусства. Его иссле­дования показали, что вплоть до XIII в. художники вообще не обращались к образам детей. В живописи XIII в. изображения детей встречаются лишь в религиозных сюжетах (ангелы, младе­нец Иисус), изображения реальных детей при, этом отсутствуют. По-видимому, тогда детство считалось периодом малоценным и быстро проходящим. Этому, по мнению Ариеса, способствова­ла демографическая ситуация того времени — высокая рождае­мость и высокая детская смертность. Наблюдалось общее безраз­личие и несерьезное отношение к детям. Признаком преодоления такого безразличия служит появление в XIV в. портретов умер­ших детей, которое говорит о том, что смерть ребенка начинает восприниматься как тяжелая утрата, а не как обычное явление. Преодоление полного равнодушия к детям, если судить по исто­рий живописи, происходит лишь в XVII в., когда впервые на пор­третах появляются изображения реальных детей. Как правило, это портреты цесаревичей и влиятельных особ в детском возрас­те. Таким образом, по данным Ариеса, открытие детства нача­лось в XIII в., но очевидность этого открытия наиболее полно проявляется в конце XVI и в XVII вв.

Одним из интересных признаков изменившегося отноше­ния к детям служит появление новых элементов в детской одеж­де. В средние века, как только ребенок вырастал из пеленок, его сразу же одевали во взрослый костюм. Только в XVI—XVII вв. появляется специальная детская одежда. Характерно, что маль­чиков и девочек 2—4 лет одевали в одинаковые детские платьи­ца. Этот тип детского костюма просуществовал вплоть до нача­ла XX в. Характерно, что в тех общественных сословиях, где нет больших различий между работой взрослых и детей (как, на­пример, в крестьянских семьях до революции), детей одевают во взрослые одежды (разумеется, меньших размеров).

Исследования Ф. Ариеса начинаются со средневековья, по­скольку лишь в это время появляются изображения детей в жи­вописи. Однако забота о детях и их воспитании, разумеется, была всегда. Представить особенности воспитания древних народов позволяют описания быта и жизни примитивных племен, сохранившихся до наших дней.

Одно из таких описаний содержится в записках Дугласа Локвуда о его путешествии в пустыню Гибсона (Западная Австралия) и о встречах с аборигенами племени пинтуби. До 1957 г. большинство людей этого племени не видели белого человека, их контакты с соседними племенами были сильно ограничены, в результате чего в этом племени во многом сохранились культура и образ жизни людей каменного века. Вся жизнь этих людей проходит в пустыне и сосредоточена на поиске воды и пищи. Сильные и выносливые женщины племени пинтуби участвуют в этих поисках наравне с мужчинами. Они могут часами идти по пустыне с тяжелым грузом на голове. Детей рожают лежа на песке, помогая друг другу. Они не имеют никаких представлений о гигиене и даже не знают причин деторождения. У них нет никакой утвари, кроме кувшинов, которые они носят на голове. Когда Локвуд предложил им зеркальце и расческу, они не смогли воспользоваться ими по назначению, а изображение в зеркале вызывало удивление и страх. Локвуд описывает, как девочка 2-3 лет во время еды засовывала себе в рот то огромные куски лепешки, то кусочки мяса маленькой игуаны, которые сама испекла на горячем песке. Ее младшая сестра сидела рядом и расправлялась с банкой тушенки (из запасов экспедиции), вытаскивая мясо пальчиками. Еще одно наблюдение: маленькая, не умеющая ходить девочка устроила для себя отдельный костерчик и, наклонив голову, раздувала угли, чтобы огонь разгорелся и согрел ее. Она была без одежды и наверняка замерзла, но не плакала. Локвуд отмечает, что хотя в лагере было трое маленьких детей, он ни разу не слышал детского плача.

Свидетельства раннего взросления детей можно обнаружить во многих литературных источниках XIX в. Дети иногда начинали работать с 5-летнего возраста, нередко с 6-лётнего, и почти все дети неимущих родителей работали с 8-летнего возраста; рабочий день продолжался 14-16 часов. Вспомним, известный персонаж стихотворения Н. Некрасова «Мужичок с ноготок», который в 6 лет считает себя полноправным мужиком.

Эти и многие другие материалы позволили Д. Б. Эльконину выдвинуть положение об исторической обусловленности детства. Детство возникает тогда, когда ребенка нельзя непос­редственно включать в систему общественного воспроизвод­ства, поскольку он еще не может овладеть орудиями труда в силу их сложности. Если эти орудия просты и примитивны, ос­новными способами добывания пищи являются собиратель­ство и охота, ребенок может очень рано приобщиться к труду взрослых, практически усваивая способы действия взрослых. При таких условиях, когда ребёнок непосредственно включается в жизнь взрослых, нет необходимости в специальной подготовке к будущей трудовой жизни. Развитие цивилизации с не­избежностью привело к тому, что включение детей в про­изводительный труд взрослых оказалось невозможным и было отодвинуто во времени. С развитием человечества детство уд­линялось. Такое удлинение детства происходило не путем над­страивания новых периодов, а путем своеобразного «вклини­вания» нового периода развития. Эльконин блестяще раскрыл характер такого «вклинивания» нового периода на примере возникновения сюжетно-ролевой игры, а вместе с ней и но­вого этапа развития, который в современной психологии на­зван дошкольным.

Вопросы об историческом происхождении периодов детства, о связи истории детства с историей общества чрезвычайно важ­ны для понимания психологии современного ребенка. Следует помнить, что тип воспитания, который мы наблюдаем в насто­ящее время, — всего лишь один из возможных и далеко не един­ственный.