Заключение.Современная культура: есть ли надежда на выживание?

Крах советской империи и последовавший за этим распад культурных связей вновь поставили под сомнение весь прежний духовный уклад, а кто-то поспешил объявить (в который уже раз) об упразднении высших ценностей, представляющих основу и ядро культуры, и поисков смысла жизни, об окончательной победе индустриальной-постиндустриальной цивилизации над культурой.

Как может быть охарактеризовано реальное состояние ценностного сознания современного общества при переходе от индустриального к постиндустриальному этапу? В обыденном сознании современного общества сохраняется «капитал» прошлого: «вседозволенность как следствие «смерти Бога»…, не умирающий соблазн «игры по крупному»…, старое стремление к самоутверждению любой ценой, но в новых формах, с новыми возможностями»⁷⁰. «Новое» самоутверждение – самоутверждение по максимуму, «без святынь, без всякой ответственности перед чем-либо иным, что производится твоей собственной "машиной желания"». Самоутверждающиеся по максимуму «рабы развитой индустриальной цивилизации, – считает Г. Маркузе,– это сублимированные рабы»⁷¹.

В мире «сублимированных рабов», по оценке В.Г. Сагатовского, приоритетным становится следующее:

1. Престижное потребление («по максимуму»).

2. Жизнь-игра в свободное от бизнеса время: компьютерные игры, спорт и сопутствующее ему движение «фанов», стиль жизни плейбоя.

3. Уход в мир наркотиков, в «виртуальную реальность» (в этом случае компьютер и телевизор заменяют всю остальную действительность) или в оккультный мир, мистику, паутину тоталитарных сект.

4. Тенденция к возрастанию, «кочевничества», связанная с идеалом будущего по Ж. Аттали, согласно которому человек, постоянно утрачивая всяческие корни, становится «кочевником», свободно перемещающимся из города в город, из отеля в отель в соответствии с требованиями…(то ли дела, то ли игры в дело?).

По мнению большинства исследователей в докапиталистическом обществе преобладала зависимость человека от природы и другого человека. В индустриальном – зависимость вещная, основанная на экономическом неравенстве. В обществе же постиндустриальном осуществляется отнюдь не царство духовности, но наступает третий вид зависимости – информационной. Она страшна тем, что «за видимостью свободы стоит реальная манипуляция нашим сознанием со стороны организаторов информационных потоков и СМИ»⁷². Современное информационное общество продолжает делать ставку на «максимум самоутверждения», в то время как продвижение к духовному обществу предполагает «оптимум взаимопонимания, диалога и сотворчества». Сегодня многие СМИ, коммерческая литература и кинематограф, нередко работают «на понижение» – усугубление этого разрыва.

Прагматизм постиндустриального общества, ориентирующий индивида на престижное потребление (и необходимое для этого овладение практическими знаниями и умениями) по сути превращает его в бездуховного и циничного «пользователя». В частности, следствием такого «прагматизма» явилось резкое сокращение количества часов по литературе в учебных программах школ. А выведение предмета Мировая художественная культура за рамки обязательного изучения по сути означает упразднение данной учебной дисциплины. Реальная практика современных российских школ – изъятие из изучения русской (как и зарубежной) классики и замена его поверхностным ознакомлением с сюжетами на уровне комиксов, переложений и пересказов⁷³. Тем самым из современного отечественного образования изымается культурное, духовное ядро, чего не происходило даже в условиях безраздельного господства тоталитарной советской идеологии, а из сознания молодых граждан России – культурная память, что со всей неизбежностью толкает последних становиться теми самыми «Иванами, не помнящими родства».

Если «Бог (или нравственный закон) умер, и «всё позволено» в поисках всё новых развлечений (удовлетворение «машины желаний»), то на наших глазах осуществляется то, чего более всего опасались и Толстой, и Достоевский, и Чехов – мы окончательно свернули на путь «тотального развращения»⁷⁴, ведущий к полной победе цивилизации⁷⁵ над культурой, а, следовательно, и над человеком как таковым.

Действительно, суперсовременного «пользователя» видеокомпьютерной цивилизации мало интересуют моральные категории типа «добро-зло» – ему всё равно» (Лефевр). Отсюда, по мнению исследователей⁷⁶, – тупики постмодернистского сознания, психологический срыв, попытки подменить реальность игрой, вседозволенным весельем, обрушиванием иерархий…, нарастающий ужас бытия. Главная, по П. Файерабенду, заповедь человека постмодернистской эпохи – «все годится». Но при видимой универсальности постмодернистского сознания, стремящегося вместить («присвоить») все предшествующие культурные эпохи, оно порождает не саму культуру, а игру в целое культуры, в конечном итоге, – некую виртуальность или культуру мнимостей и симулякров.

В целом оценивая трагический опыт 20 века, включающий в себя, наряду с революциями, войнами, тоталитарными режимами, угрозой глобальной экологической катастрофы, постмодернистскую исчерпанность культуры, можно сделать вывод о закатном (Шпенглер) этапе в новейшей истории европейской культуры. Индустриально-постиндустриальная цивилизация исхода, более всего нуждающаяся в восстановлении естественных общественных связей, но не имея уже сил осуществлять их органично, все более тяготеет к обездушенному интернет-общению – виртуально-мнимому, стремящемуся подменить собой саму подлинную реальность.

Виртуальное существование – не только возможная, но, в известном смысле, и действующая модель человеческого существования внутри видеокомпьютерной цивилизации, сртемящейся во что бы то ни стало превратиться в единственное место нашего пребывания. Человечество может и не заметить, что реальный мир прекратил свое существование и что «жизнь» продолжается всего лишь как виртуальная копия давно не существующего оригинала.

Утрачен ли современным человечеством инстинкт самосохранения настолько, чтобы не разглядеть нависшей над ним угрозы?

Капитуляцию культуры перед «цивилизацией» призван предотвратить культурный синтез (В. Щученко), объединяющий идеалы прошлого и созидание должного. Такой синтез не имеет ничего общего с без-оценочным постмодернистским коктейлем, представляющим собой не более чем забавную игру со смыслами – «игру стеклянных бус», по определению Г. Гессе. При отказе от всякого рода «устарелых идей» в пользу постмодернистских игр оказываются «одинаково правы страстотерпец и эстет, богослов и безбожник, герой и злодей…, Моцарт и Сальери… Более того, их надо «уравнять», то есть поместить под одну обложку или представить на одной выставке в духе «хрустального дворца», который когда-то привиделся Достоевскому в качестве символа мёртвого будущего… Тогда соцреализм объединится с эротикой и они вместе впитают в себя достижения египетской архитектуры и китайской поэзии и отправятся рука об руку пить кофе по случаю своей полной победы над историей и её смыслом…»⁷⁷. Сарказм по поводу такого постмодернистского «универсализма», выводящего, по сути, искусство за рамки поисков человеческого духа, в данном случае вполне оправдан.

Вместе с тем, в контексте современного мультикультурализма позитивным итогом постмодернистской деконструкции может стать и переоценка (как в свое время – в нигилистической философии Ницше) «старых ценностей» и «обветшалых истин». Используя «деконструкцию» (демонтаж смыслового центра и бинарных оппозиций) как своего рода конструкцию (что в классической философии Декарта и Канта – абсолютная бессмыслица), постмодернистское мышление «обживает хаос и бездну, учится мыслить немыслимое»⁷⁸.

В истории русской и европейской культуры, именно искусство как, своего рода, зонд культуры, ранее других нащупывает болевые точки и переоценивает то, что дóлжно переоценить. В частности, в современном киноискусстве, как важнейшей сфере культуры, обозначилась позиция (что особенно проявилась в творчестве А. Германа – «Хрусталев, машину»; А. Сокурова – «Молох», «Телец»; А. Балабанова – «Брат», «Про уродов и людей», «Война»; С. Овчарова – «Про Федота-стрельца…»; В. Тодоровского – «Страна глухих», «Мой сводный брат Франкенштейн»; А. Звягинцева – «Возвращение»), требующая от зрителя не столько порицания или одобрения, приговора или оправдания, сколько мужества пользоваться собственным умом – самопознания.

В контексте всего сказанного нельзя не признать, что культуру изнутри действительно позволяет увидеть, в отличие от других теоретических подходов, современное аксиологическое знание. В частности – понять, что сложившаяся в России социокультурная ситуация не отменяет ценности, но, как и прежде, заставляет переосмысливать их заново, притом, что, как и прежде, добро остаётся добром, а любовь – любовью. Поэтому, осознание того, как далеко зашёл разрыв цивилизации с культурой – не повод для извечной констатации факта, но – необходимость поиска путей восстановления их естественных связей, укоренения в общественном сознании приоритета высших духовных ценностей над удобными для повседневного использования «ценностями» общественного потребления. Сегодня как никогда раньше начинает осознаваться, что общество может нормально функционировать, лишь будучи единством культуры и цивилизации.